(театральная экспликация №4)
«… И все мне кажется, что я перед ящиком с куклами; гляжу, как движутся
предо мною человечки и лошадки; часто спрашиваю себя, не обман ли это
оптический; играю с ними, или, лучше сказать, мною играют, как куклою;
иногда, забывшись, схвачу соседа за деревянную руку и тут опомнюсь с ужасом».
(В. Одоевский «Деревянный гость»)
Рыбак
Жила-была кукла, которая была рыбаком. Ее так и звали — Рыбак. Она не знала, почему ее так назвали и кто назвал. Каждое утро Рыбак пробуждался и выходил на рыбалку. Он не знал, что такое «утро», «день» и «ночь», поскольку он засыпал и просыпался, когда все всегда было видно.
Он не знал, зачем он ловит…. Какая-то сила вела его, не спрашивая, а он и не возражал, поскольку не знал, о чем спрашивать и кого? Да и сам процесс «закинул-подождал-вытянул» оставался для него непонятным, но и ничем не выделяющимся в череде прочих «непонятностей», составляющих его бытие… Впрочем, «быть» ему нравилось!
Но однажды его блесна за что-то зацепилась…
Актер
Главное отличие от прошлого заключалось в непредсказуемой конечности процесса. Провисание ситуации несло некое сладострастное самотерзание: преподнести «зацепку», как форму структурной импровизации по разветвлению сюжетной линии, и инспирировать в зал фатальную презумпцию: «Сапожник, суди не выше сапога»? Первородно-искусительно было противопоставление своей венценосной цельности зрительской раздробленности, при этом констатируя безысходное крушение в бездну антиномии целостности. Эту дилемму хотелось развернуть в перцептуальном пространстве, но время мчалось мучительно…
И тут его мысль за что-то зацепилась…
Рыбак
Рыбак не знал (не мог хотеть знать) причину. Притяжение вниз и натяжение вверх ничего не меняло в его привычном равновесии заданности. Это можно было бы назвать… И тут он увидал Руку — она спускалась откуда-то сверху: откуда всегда лился свет, откуда он постоянно ощущал поддержку и где-то в глубине понимал, что от Руки зависело его бытие, а «быть» ему нравилось. Рука достигла Рыбака. Пальцы осторожно коснулись его головы и, не задерживаясь, заскользили ниже. Наконец пальцы коснулись блесны и осторожно, но настойчиво, потянули ее. Рыбак не понимал смысла этого, но почувствовал, что все его прежнее пребывание было привязано к движениям пальцев. Каждый подъем, каждый изгиб, осторожные, но уверенные движения – все было знакомо, все помнилось его туловищем, как животворящая сила. Это был – ОН!…
Рука
Она была унижена…. Движение вниз угнетало ее, лишало смысла (исток которого был органично связан с ней, но не тождествен) ощущение соравенства. Она знала, что… кого… нет – «что» она встретит внизу. Кукла… рыбак – некий бездушный сучок, замерший в беспомощности, и что самое оскорбительное, даже не осознающий этого. Слепое подчинение этого сучка Руке ценилось ею только из-за наличия какой-то Высшей идеи, которую Источник через нее транслировал в косную материю. Рука вкладывала в куклу душу, а теперь… Было еще, но Рука за что-то зацепилась…
Актер
Было еще что-то. Это укладывалось (может, предшествовало?) в какую-то эмерджентную зависимость от нити. В самой натянутости нити легко ощущалась холистическая надменность в отношении меризмических потуг всех «начал» и «концов» очевидной системы взаимодействий. Реализация любой из крайностей было чревато потерей перцептуальной инвариантности, связующей всех участников последовательной организации этой пространственной вертикали… Было еще что-то…
Рыбак
Сколько это длилось? Собственно, этот вопрос не имел для Рыбака никакого значения. Вот Рука двинулась вниз. Вот исчезло натяжение нити. Снова началась привычная последовательность. Но к ней добавился разве что какой-то сгусток непроницаемости. И ранее он появлялся всегда, когда «наступала ночь». Но именно сейчас сошлись и натяжение Нити, и движение Руки, и озарение Рыбака, и вопрошание Актера. Это не было похоже на заговор, но другого случая могло и не представиться…
(следующим утром в гримерке обнаружили тело Актера. Вокруг его шеи была намотана Нить. Конец нити был зажат в Руке. Все вещи оказались на месте, кроме Рыбака…
Значит, БЫЛ ЕЩЕ КТО-ТО.)
2022 г.
В виду некоторого, уже традиционного, зрительского недоумения я хочу внести некоторые пояснения…. Скорее, примеры рассмотрения предложенной экспозиции. Понимаю: учить зрителя, как «правильно» рассматривать и оценивать авторское видение – дело неблагодарное и чреватое. Но, когда зрительская попытка понять впадает в ступор (что выражается в задушевных «хрень», «бред», «чёкурил», «палата №6» и т.п.), тут уж не до самолюбия – тут нужна противостолбнячная инъекция))).
Собственно, я о чем? Не только о данной композиции в частности, но и о восприятии художественной формы в целом. Особенно, если эта форма не укладывается в парадигму «угадал – умница!». Именно в этом и кроется проблема массовой оценки уровня художественного произведения. Помните уроки личностного развития в группах младшего возраста в детском саду? Показывают картинку и спрашивают: дети, кто угадает, что нарисовано? И кто-то говорит: доооомик. Молодец, Димочка — говорит воспитатель. А здесь что нарисовано? Зайчик! – Умничка. Машенька — снова говорит воспитатель… И вот детки вырастают с рефлексом аналогового типа мышления — «угадал – умный». Вообще-то, абсолютно здоровый метод в обыденной нашей жизни. Но то в жизни, а искусство – сами понимаете….
И вот зрители рассматривают «реализм»: домик… вазочка…котик… девушка… — угадал!…угадал!… угадал! Я – умный!!!! И тут «черный квадрат» (образ собирательный в данном случае) – и все! Рассудок выискивает аналогии и, не найдя, зависает. Привычные предметно-смысловые взаимоотношения рушатся и зрительское самомнение беспомощно барахтается в… , изо всех сил стремясь сохранить достоинство: не угадал… не угадал!… я — неумный?! Низафто!!! Это художник … (см. «задушевные» эпитеты)…
Думаете, утрирую? Отнюдь. Просмотрите историю искусства: освистанные, оклеветанные, диагносцированные творцы завершали свою жизнь….. и получали посмертные признания (далеко не все). А посмотреть нынешние комментарии на различных арт-ресурсах? ЧТО, КОМУ и, главное, КАК распределяются «чепчики зрительских симпатий»? Чую за своей спиной (было-было): «завидываит, паршивец!». Вот я и говорю…
Все, рука махать устала…. однако полегчало …
В виду всего (ох, не всего) вышесказанного я и предлагаю вариант «нелинейного» подхода к рассматриваемому предмету. Маленькая подсказка: вопрос не только в угадывании замысла автора – он, порой, сам не может объяснить, «чаво здеся писано». А главное: выявить свои собственные способности к интерпретации и импровизации «на заданную тему» (не забыли изложение в школе?). Эдакая интеллектуальная гимнастика и упражнение на психическую выдержку: сколько времени удержите рвущийся крик души: хрень!!!!
Итак: вздохнули – не дышать:
Подстрочник «театральная экспликация №4» уже говорит о гибридном характере экспозиции. Потому и рассматривать картинки нужно, как элементы действия (кукольного) спектакля. Мне и самому сложно понять: является ли текст пояснением к изо, или изо служат иллюстрацией к тексту. Но то, что они равнозначны в действии – однозначно.
Говорят, Беккету и Ионеску доставалось: кого от сцены отваживали, кому помидоры с зала прилетали. Если прочесть исследования творчества Ионеску (я читал и смотрел «Лысую певицу», «Носорог», «Стулья»), то особые приемы в творчестве — абсурдность и парадоксальность. Они просто «выламывают» восприятие зрителя из знакомых шаблонов в иную реальность. И в этой реальности вполне узнаваемые социальные причины приобретают особую щемящую человечность («Стулья»). То же делал и Чарли Чаплин, но в ключе эксцентрической комедии.
Есть такой тип кукол – Маккус. Одной из особенностей куклы является изменение выражения ее лица в зависимости от угла освещения. Представьте монолог куклы с оживающим лицом. Какие оттенки могут приобрести его слова. В этом, наверное, и секрет успехов моноспектаклей Петра Мамонова: световое пятно, в центре – юродствующий актер с гитарой и полтора часа на одном дыхании.
Так и в данной моей экспозиции:
1. Взаимопроникновение текста и изображения, друг в друге создающих постоянно меняющиеся «выражения» смыслов.
2. Неопределенность действия отдельно в тексте и картинах, позволяет менять «выражение лица» в зависимости от собственных (зрительских) интерпретаций.
3. Если собрать из текста всю «дурную» терминологию и проверить ее по словарю, то из «аналогового» хаоса проявится «цифровой» космос (где-то даже с инопланетянами).
4. В конце сюжет заканчивается трупом. Но это не детектив, это – трагедия (как жанр). И как много версий может появиться в мозгу зрителя, если хватит сил досмотреть до конца и забыть про запасенные помидоры.
Я еще не затронул аспектов «вертикали», но это как-нибудь… в следующей жизни ))). Так что, уважаемые граждане-товарищи-господа зрители, уважайте свой внутренний потенциал. Уверен, в нем размещается гораздо больше, чем «хрень», «бред» и «чекурил»…
Можно дышать….